65/07
12.2012
75000руб
Находится в Москве.
Помогу с доставкой.
Фото по запросу +79067229848
Подробнее...
Продаю весло XI Extra light 795 разборное НОВОЕ + чехол
25К
+79992009304 Звоните пишите Whatsap
Подробнее...
Продаю К-2 XXL в идеальном состоянии полный комплект +чехол.
Полозья и все причиндалы современные . Цвет белый и карбоновая полоса .
Лодка была сделана под меня и моего напарника , вообще лодка получилась очень удачная !
Кому интересно звоните пишите Whapssap, телеграмм, ВК. +79992009304 Антон
Подробнее...
leon пишет: Вот нашел в и-нете стих Валентина Устинова ( favoritnr1.com/100572-registratsiya-v-bk-leon.html
). не поленитесь - прочтите. получите удовольствие.
Июнь, июнь! Серебряный июнь!
Ещё прозрачны призрачные тени.
Над городом – как серебристый лунь,
сияя белой пеной оперенья –
летел залив. Парила полоса
залитых штормом пляжей.
Белый город
дышал горячкою регат и гонок,
готовил вёсла, ставил паруса...
Мы ждали старта.
Флаги на бечёвках
цвели меж крон – всё ярче и полней.
Мы ждали старта – шестеро парней
в ребристой шлюпке и одна девчонка.
Она крутила тёмные очки.
В томленье наши ближние соседи
кричали нам ехидно:
– Морячки!
Прогулочка? Куда с морячкой едем?..
Мы не смотрели. Было нам плевать
на шуточки. Мы сами так умели.
Но судьи продолжали колдовать.
И пальцы напряжённые немели,
сжимая в ожидании вальки.
Дурацкая задержка нас бесила.
И мы уже шипели:
– Битюки! –
и вправо выразительно косились.
Там – чувством превосходства спасены
от нашей, забавлявшей их, досады –
смеялись беззаботные сыны
морских училищ – сборная курсантов.
Они спокойны были. И похоже –
резвились в ожиданье от души.
Под бронзовой, под глянцевою кожей
круглились силы злые катыши.
Массивные – как купола – колени.
Поджарые литые животы.
Мужская мощь, надежда – посрамленье
всей прочей мелководной вшивоты.
Мы не смотрелись рядом с ними, нет.
В нас всё ещё проглядывал нетленный
остаток дистрофии: той – военной,
той – беспризорной,
в стынущей стране...
Но мы – на шутки шутками вставали.
А мы – как крылья – вёсла расправляли.
Сыны худой детдомовской страны –
мы были мощью той уязвлены,
хотя навряд ли это сознавали...
Залив под шлюпкой двигался, плясал –
набитый солнцем, словно рыбой омут.
Звенящей чешуёй – по голубому –
катилась мимо с ветром полоса
тяжёлой ряби.
Шевелились кроны.
Громадный город жарко плыл вдали.
Тут – розовою мошкой над зелёным –
всплыл огонёк. Ракета! И по-ошли!..
И словно гуси –
стаей после залпа –
вспорхнули шлюпки, вёслами пронзив
земной, смолёный, раскалённый запах
и расколов на стёклышки залив.
Качнулись ивы и упали косо
за горизонт.
И – пустота в глазах.
И солнце по звенящему откосу
стекает, как солёная слеза.
Вода гудит – воде под шлюпкой тесно.
Начало есть! Две мили впереди.
И стонут мышцы, начиная песню
борьбы и жгучей жажды победить.
Я славлю жажду молодости – тело
бросать в налитый страстью стадион.
Я славлю горечь кожи запотелой,
стон пораженья – и победный стон.
Я славлю – всё же славлю! – даже славу,
поскольку честно добыта в бою.
Но – трижды – трижды! – победивших слабость
и немощность природную свою.
Что проще может быть и человечней:
пред ликом зла, болезней, суеты
поднять и засветить тела – как свечи
духовной и телесной красоты!
Я помню, как однажды, – словно скрипку
настроив «дип», к резцу склонив экран, –
в чугунном хрусте, скрежете и скрипе
точил гантели Лёшка Лупаштьян.
И мы признали: выход найден. Нам
давно уже осточертели плечи
без мышц, но с оправданием: война;
необходимость выбирать полегче
себе работу.
Память об отцах
(кто скажет: как? и где? и чей лежит?)
учила скрытной гордости сердца
и за двоих приказывала жить...
Теперь мы ждали окончанья смены.
И после душа ехали туда,
где пенная высокая вода
подбрасывала мячики сирены.
В те дни я забывал себя порой.
Под флагом первого морского клуба
я грёб на шлюпке – внешне грузной, грубой,
но лёгкой, словно чаячье перо.
Мы эту шлюпку восемь дней скребли,
срезали, словно ржавые мозоли,
наросты старой краски и земли,
ровняли язвы и потёки соли.
Потом смолили.
Плыл тяжёлый дым,
отвесно падал вниз, на Вольный остров:
на яхты, шлюпки, на железный остов,
торчавший возле бонов из воды.
Мы часто оставались ночевать
на острове.
Сарай – из жести сшитый –
нас привлекал сильнее, чем кровать
и теснота рабочих общежитий.
Он гулким был. Особенно к зиме.
К тому же в ливень протекала крыша.
Зато как зрим,
как ощутим,
как слышим
был мир в его квадратной полутьме,
затерянной в кудряшках лозняка
на самом стыке моря, неба, суши...
Мир жёлтым светом в щелях возникал
и пробуждал, как листья, наши души.
Мы с криком вылетали на росу,
на ветер – грузный, медленный, солёный.
И – в кедах – по тропинке проторённой
бежали на песчаную косу.
Как спринтеры: на кончиках носков,
дыханье отрабатывая.
Локти
летали мимо рёбер – словно лодки
больших качелей в ЦПКиО.
Затем – железный, чёткий ритм наклонов,
отжимов, приседаний... Передых.
И – море...
Море! Трепетное лоно
глубокой, чуть дымящейся воды!
Внезапных рыб продольные сполохи.
На дне – рифлённый волнами песок.
И семь дельфинов,
семь торпед,
семь вздохов –
летящих в глубину,
наискосок...
Потом – в цеху – блик света на детали
(завод, я помню, строил ледокол)
мог вдруг напомнить про морские дали.
И мне тогда работалось легко.
Всё получалось – плавно, без заботы.
Я напевал, с соседями шутил.
В то лето я впервые ощутил
и понял наслаждение работы.
И вот он – день. Какой сегодня день!
Со свистом, с плеском пролетела яхта.
Байдарки пауками на воде
привстали на блестящих хрупких лапках.
Мы кучно шли заливом, по кольцу.
Качался справа – пропадая – остров.
Борта хрустели.
Едкая короста
плыла горячей солью по лицу.
Нам повезло: мы первыми со старта
ушли вперёд – почти на два гребка!
Ах, вкус удачи!
Он огнём, азартом
заполыхал в размашистых руках.
Он создал ритм,
когда на скамьи брызжет
горячий пот – и те скользят, как лыжи.
В глазах – сплошное солнце, белый блеск.
И ничего не видишь – только слышишь:
шесть взрывов вёсел – как единый всплеск.
Шесть выдохов –
шесть хриплых вскриков глоток,
единое исторгнутое: кх-а-а...
Мы пашем море – пашем зло и плотно.
И блещут вёсла, словно лемеха.
Мы движемся – все шесть – в едином ритме.
Поклон вперёд; с оттяжкою – назад.
Рывок вперёд – и вёсла в море врыты.
Рывок назад – и пены полоса.
Единый ритм, единое движенье,
единое стремление на час,
единое – как стон – сердцебиенье
объединяют, возбуждают нас.
Но шли минуты. Тяжелели плечи.
Мы чувствовали: шлюпка хуже шла.
И задыхались. Будто в лёгких – шлак,
сухое пламя, доменные печи...
Мы слышали, как всплески шли обвалом:
вот рядом... вот чуть-чуть, и – впереди...
Но это нас уже не волновало:
сердца надсадно бухали в груди.
Мы сыты греблей – сыты до отвала.
Довольно. Всё. Мы сдохли, сражены...
– И-и – раз!.. –
как чайка, сорванная шквалом,
мотался голос Люськи-старшины.
Она уж не сидела, а стояла –
угроза, гнев, презрение из глаз.
Раскачиваясь в ритме – умоляла,
уничтожала и жалела нас:
– Ну, мальчики! И-и – раз!
Ну, взялись ладом!
Вы! слизняки, мокрицы!.. Болтуны!.. –
И на щеках сверкала злая влага
бессильных слёз и схлынувшей волны.
Ах, Люська, Люська! – нашей злости знамя,
тех синих дней пронзительная быль...
Она была – красивая? – не знаю.
Не наблюдал. Не думал. Может быть.
Вот помню: локоть до крови разбит,
тельняшка от нарочных дыр сквозная.
Татарские горячие глаза.
И волосы – как жёлтое мочало.
Вот: грудь девчонку, помнится, смущала...
Но Люська – как бы правильней сказать? –
была для нас цементом, центром, дивом.
Везучей, верной щедрости полна,
нас – жёстких, несговорчивых, строптивых –
соединяла в целое она.
Сначала – и-и-и! – тянула зло и длинно,
в поклон глубокий втягивая нас.
И вдруг – швыряя враз гребцов на спины –
короткое – как лопасть в воду – р-раз!..
И всё ж таки сумела – раскачала!
Мы – в зёрнах серой соли, как в золе –
так рвали вёсла, что вода урчала
всё злей,
и – злей,
и – злей,
и – злей,
и – злей!..
Нас отпускало. В лёгких гасли домны.
Туман исчез. Вдохнулось глубоко.
И день опять стал чётким и бездонным.
И шлюпка сборной – здесь, недалеко!
Гуляй же, море! Бей в борта, как в бочки,
солёным бризом головы свежи!
Мы не застыли там – на мёртвой точке.
И нас теперь – попробуй! – удержи.
Мы рвёмся к счастью. Что мы знали? Горе,
обман и голод; кровь и пот земли...
Мы научились прятать чувства в горле,
глотая их, как вырвавшийся всхлип.
Качай нас, шквал!
И в деле, и в словах
мы научились не просить подмоги.
Хотя бессильны были, одиноки;
и от забот мрачнела голова...
Лютуй же, гонка, вёслами треща!
Мы стали искренней и непокорней –
и у станка над рыжею поковкой,
и там, где надо подлость не прощать.
Ты, гонка, нашей юности разбег!
Мы оценили мелочи – обеды
по распорядку, сон, зарядку, бег.
Мы полюбили дружбу и беседы.
И рвались вместе к маленьким победам,
готовясь к жизни, боли и борьбе...
Гуляй же, море! Лейтесь, гром и гомон,
как в раковины, в гулкие сердца.
Мы, злые дети бесконечных гонок,
идём в борьбе и боли до конца!
Мы всё-таки достали их. Достали!
И обошли. И видели с волны
их спины в пятнах – цвета ржавой стали,
и бешеные губы старшины.
Спортсмены по профессии, аскеты –
их не хватило!
Выдохлись вконец!..
И тут над мысом выгнулась ракета
и белой рыбой булькнула в волне.
И всё. И нет ни злости, ни погони.
Мы грузно повалились на борта,
чтоб до крови разбитые ладони
в прохладном – всласть, зажмурясь – поболтать.
Стонал оркестр.
Стрелял флажками ветер.
Газеты жгли, как факелы, вдали.
И было нам плевать на всё на свете:
мы просто разогнуться не могли.
Качало нас. Течением сносило.
У глаз вода искрилась, будто наст...
И только Люська – как она бесилась!
Кик прыгала по банкам! Как носилась,
едва не опрокидывая нас!
Смешная! Прямо в губы целовала.
Кричала:
– Победили! Ни черта!.. –
Водой из двух ладошек обдавала...
А мы лежали молча по бортам.
Над нами солнце трепетало зонтом.
Под нами зыбь дышала глубоко.
Срывались перед нами с горизонта
серебряные стрелы ветерков...
Хочу купить каяк, можно не новый, можно новый. Вес гребца 55кг, могу рассмотреть варианты до 60.
Подробнее...
